Легенда о том, что Государственная дума как учреждение встала во главе революции, решив после своего официального роспуска 26 февраля «не разъезжаться», абсолютно не соответствует действительности. Дума, наоборот, послушно подчинилась роспуску и была совершенно не способна на красивый революционный жест. «Временный комитет членов Государственной думы» ходом событий и молчаливым признанием масс был поставлен во главу революции. Из этого комитета вышло Временное правительство.
Но у органа революции немедленно нашелся и конкурент, предъявивший свои права — пока еще не на участие во власти, а на контроль над ней. В первый же день революции рядом с Государственной думой в залах Таврического дворца появился наскоро созванный «совет рабочих и солдатских депутатов» — учреждение, в глазах революционизированных масс сохранившее авторитет со времени неудавшейся революции 1905 г.
В обстановке первых дней революции совет не считал себя вправе захватить власть, выпавшую из рук
В. И. Ленин. Фотография. 1918 г.
Царя. Как только обнаружилась инициатива думского комитета, совет уступил ему место. Взаимные отношения между двумя учреждениями, из которых только одно — Временное правительство — считало себя и было признано другими законной властью, были установлены 1 — 2 марта 1917 г. По этому соглашению «демократия» признавала новое правительство «властью», хотя и «создавшейся из общественно-умеренных слоев общества», но «в той мере, в какой она будет действовать в направлении осуществления принятых обязательств», заслуживающей «поддержки демократии», каковая «должна быть ей оказана».
Уже 7 марта большевистский петербургский комитет социал-демократов постановил предложить совету рабочих и солдатских депутатов принять немедленные меры к «свободному доступу на фронт и в ближайший его тыл для преобразования фронта в организованную на демократических началах революционную армию и для революционной агитации, для чего послать на места эмиссаров совета и свободно допускать партийных агитаторов; обратиться через социалистические партии всех стран с призывом к пролетариату вести революционную борьбу против своих угнетателей и начать бра-танья на фронтах с революционными войсками российской демократии...»
С этих пор двойной целью большевиков, особенно после приезда эмигрантов, становится, с одной стороны, разложение армии, с другой — агитация за немедленный мир «без аннексий и контрибуций».
Народ устал от бессмысленной войны. Агитация и пропаганда большевиков попадала на подготовленную общими антивоенными настроениями масс почву. В армии влияние большевиков было очень сильно, особенно в гарнизонах крупных промышленных центров, среди моряков Балтийского флота и солдат Северного и Западного фронтов. 1(14) октября газета «Солдат» писала: «Возглас «Вся власть Советам!» единодушно раздается по всему фронту — с крайнего Юга до крайнего Севера. Без него не обходится ни одна почти резолюция».
Общенациональный кризис в России сопровождался кризисом власти.
Один из лидеров кадетской партии В. Д.Набоков вспоминал о работе Временного правительства: «Припоминается ежедневная лихорадочная работа, начинавшаяся с утра и прерывавшаяся только завтраком и обедом. Припоминаются беспрерывные телефоны, ежедневные посетители — почти полная невозможность сосредоточиться. И припоминается основное настроение: все переживаемое казалось нереальным. Не верилось, что удастся выполнить две основные задачи: продолжение войны и благополучное доведение страны до Учредительного собрания».
На волне февральской революции возник «феномен Керенского» — эсера, министра-председателя Временного правительства, занявшего после подавления корниловского мятежа пост верховного главнокомандующего. На
• Шт
' % у I
АГ
Очередь за хлебом в Томске.
Фотография. 1917 г.
Массовую аудиторию внешность Керенского и манера его выступлений действовали завораживающе.
Один из известнейших журналистов того времени В. Немирович-Данченко писал: «Не только сам горит, — он зажигает все вокруг священным огнем восторга. Слушая его, чувствуешь, что все ваши нервы протянулись к нему и связались с его нервами в один узел.
Вам кажется, что это говорите вы сам, что в зале в театре, на площади нет Керенского, а это вы перед толпою, властитель ее мыслей и чувств. У него и у вас одно большое сердце, и оно сейчас широко, как мир, и как оно прекрасно.
Сказал и ушел Керенский. Спросите себя: сколько времени он говорил? Час или три минуты? По совести, вы ответить не в силах, потому что время и пространство исчезли. Они вернулись только сейчас».
Сам Керенский, отвечая на вопросы журналистов, рассказывал о своих ощущениях во время выступлений перед аудиторией: «Что скажу — не знаю... Повеление, приказ, что сказать, идет откуда-то изнутри, из глубины. Такой приказ, которого ослушаться нельзя, — строгий, настойчивый приказ.
Слова подбираю только вначале, перед тем, как начать. Ведь приказ должен быть передан простым и ясным языком. Но, когда начну, подобранное куда-то исчезает. Являются новые, другие слова, нужные, точные, ясные. Их надо только поскорее сказать, так как другие слова спешат, теснятся, выталкивают друг друга...
