Горловка. 13 декабря cm. cm. Сегодня вечером пришли в Горловку. Людей осталось в роте М всего состава, остальные разбежались, но все-таки рота большая, человек до 200 будет. Остановились у одного еврея. Жид боится, наверное, чтобы его не ограбили, и всячески заискивает, поддакивает и расхваливает нашу армию. Дал нам простыни, подушки. Сам с семьей спал где-то в стороне, а нам предоставил спальни и столовую. Тихий, Половинка и другие прямо в сапогах полезли на одеяла и затеяли борьбу на мягких перинах. Я спал в столовой на кушетке. Первый раз за две недели спал на подушке и простыне. Сменил белье. К нам примазался какой-то солдат с фронта, очевидно дезертир. Он говорит, что армия наша разбита и отступает и что кадетам, очевидно, конец.
— Ну, брат, мы еще покажем им конец! — вскочил Тихий и схватил винтовку. — Мы еще повоюем! — щелкнул затвором он.
— Оставь, Тихий! — успокоил его Половинка, отводя в сторону ствол винтовки. — На печке-то мы все вояки!
14 декабря. В 5 часов утра разбудили. Раздали приготовленные в походной кухне галушки и выступили. Шел мелкий дождь. Ноги страшно ныли, особенно левая. На ступне была сплошная язва. Идем вразброд. Винтовки уныло болтаются за спиной. Ох, если бы можно было, я бы с удовольствием ее забросил. Сумка на повозке. Сзади баталюна идут повозки с бабами. «Куда их везут! — ругались солдаты. — Небось наш брат подобьется, так бросают, пропадай так, а эту сволочь возят!» Это была сущая правда. Правда, я ничего не заявлял, но уже слыхал много заявлений о том, что у многих ноги на-
Россия мемуарах
Терты и они не могут идти, но в повозках им было отказано. «Повозки перегружены — нет мест!» — заявило начальство.
— Эх!..............на белом свете! — вздыхал Тихий, хромая рядом со
Мной. — Ноги натерты, как у сукина сына, а брать на повозку нельзя сесть! Не пускають!
— Не пускають! — передразнил его сосед в капелюхе. — Небось если бы у меня были ноги натерты, так я бы уж тут не был!..
— А где же ты был бы?! — покосился на него Тихий.
— Где?! — усмехнулся «капелюха». — Остался бы!..
Тихий ничего не ответил и стал вертеть папиросу.
15 декабря. Григорьевка. Вчера вечером пришли в Григорьевку. Стоим в душной крестьянской избе. Час ночи. Пришли в половине десятого ночи. Сделали сорок верст. Пожалуй, если бы еще нужно было пройти версты три, я не дошел бы. Уже в семь, когда размещались по квартирам. Тихий попросил у меня винтовку и, опираясь на две винтовки как на костыли, шел по мерзлым кочкам и плакал. Станешь на кочку, попадешь в ямку, рана как запечет. Господи! За что такие муки! Я готов каждый день шагать пятьдесят верст, но чтобы только ноги были здоровы. Разместились тесно. Целый взвод в одной хате. Душно, клонит ко сну. Но спешу мой дневник пополнить тремя лишними строками. С нами стоит сосед в капелюхе. Сегодня с ним разговорились. Он сам Тульской губернии, рабочий рельсопрокатного завода, фамилия его Тучков Василий. Лицо его, длинное смуглое, с толстым носом и подстриженными щетинистыми усами, всегда было угрюмо и в глазах блестел недовольный огонек. Он был всем недоволен — и начальством, и редким борщом, и погодой. Однако пора спать. Говорят, еще один переход, а там поедем эшелоном.
16 декабря. Сегодня сделали 12 верст и остановились на хуторе Пашко-во, на дневку. Усиленно говорят, что дальше поедем поездом. Обоз будто пойдет пешим порядком, а пехота поездом. Бахмут, говорят, занят красными. Мы идем в корпусном резерве, потому отступаем первыми. Идти пришлось по мерзлой дороге. Лучше, чем по грязи. Дорогой передумал о всем. Вероятно, и С.... занята красными. Что-то делается дома? В роте осталось человек 80. Остальные разбежались. Наша компания — Половинка, я и Тихий, Шпак — держимся еще. Уже за нами идет повозка с брошенными винтовками. Каждый день число их увеличивается. Убежал наш отделенный командир — рабочий из Лисичанска. Ушел под видом болезни взводный. С нами стоит какой-то гвардейский полк. Драпали за сто верст от фронта, а на вид