Это был рай.
Здееь евяш, еннодейетвовали.
Было даже как-то греховно производить с ней те манипуляции, для которых она, еобетвенно, и была предназначена. Однако долг превыше веего! Теперь я уже был готов к претерпеванию кошмаров, поджидавших, чтобы наброеитьея на меня, в «Царетве Ночи». Я вновь дрожал от етраха, но на этот раз даже не епряталея под етул.
Худшее началоеь потом.
На еледующую ночь я проенулея в мокрой поетельке. Мне приенилоеь, что я вошел в этот еамый удивительный на евете мхатовекий туалет: прозрачный еумрак, мерцаюш, ий мрамор и тихое бормотание етруй убеждали, что я попал туда, куда надо. Я приетроилея к одной из выточенных ниш и начал еовершать^ Но, о ужае! Почуветвовал, что вее почему-то льетея не на етену, а на меня_
Унижение и позор!
На еледуюш, ую ночь повторилоеь то же еамое^ И на еледующую тоже. Ребенок заболел.
Меня бесконечно таскали по разн^ім московским медицинским светилам. Они давали длинные рекомендации и кучи всяких лекарств. Ничто не помогало! Бедные родители пришли в состояние полного отчаяния. Наконец я сам сообразил, в чем дело. Два дня ходил и упорно повторял себе: если я подхожу к этой проклятой стене, значит, я сплю^ Надо проснуться, надо проснуться, надо проснуться.
На следующие две ночи стена опять мне снилась, но я смог вовремя пробудить себя. На третью ночь она не появилась.
Так вот, я вас спрашиваю: с вешалки ли начинается театр?!
Что может произойти от обыкновенного лома
В ЦМШ я попал «по блату» - вто время мой отец был «небольшим» начальником в Московском управлении культуры.
В сентябре 1942 года меня определили в виолончельный класс.
Началась ужасная жизнь - мой слух уже вполне сложился, но пальцы не подчинялись, и я извлекал из инструмента только фальшивые звуки.
Все мои помыслы были направлены на то, как бы разбить проклятую бандуру, но так, чтобы никто не подумал, что это сделано нарочно. Я ходил и легонько поколачивал ею по углам домов, водосточным трубам, заборам и трамвайным поручням. Иногда предприятие удавалось, и, пока инструмент чинили, я несколько дней не издавал на нем кошачьих воплей.
Виолончель висела над моей головой, как топор палача.
Мое положение в классе тоже было ужасным. Рядом со мной за партами сидели ученики, относительно которых ни у кого не было сомнений - они почти все станут лауреатами. Они действительно здорово играли, и я понимал, что сижу среди них не по праву, нервничал, дергался; во мне начал развиваться жуткий комплекс неполноценности.
Чтобы как-то компенсировать этот комплекс, я шумел и хулиганил на уроках и на переменах - за это меня часто таскали к грозной директрисе и иногда даже исключали из школы на несколько дней.
Однако дома я импровизировал на фортепиано.
У нас до сих пор стоит «Бехштейн», подаренный моей бабке еще в конце прошлого века владельцем фирмы. Он был «еамоигральным»: при нажатии на клавишу раздавалея звук удивительной краеоты. Можно было проето елушать этот звук. Я еиживал за инетрументом, перебирая одни и те же минорные трезвучия и переноея их при этом из октавы в октаву. Потом из этих трезвучий возникла поеледовательноеть аккордов, имевшая элементарный музыкальный емыел, - ееяи елушал в еобетвенном иеполнении по многу раз.
Однажды мама, уверенная (как и многие матери) в величайших епоеобноетях евоего дитяти, тихонько подошла ко мне в момент такого музицирования и с надеждой и подобоетраетием епроеила: - Что это ты играешь, Коленька?
Я очень важно поемотрел на нее и гордо ответил: - Это мое еочинение.
- А как оно называетея?
Мои аккорды еоетояли из трезвучий, и поэтому название обнаружилоеь еамо еобой: - «Три богатыря».
Случай этот был тут же мной забыт.
Www.istmira.ru
